Воспоминания о пережитых мною холерных эпидемиях. 3. ВАРШАВА, ПЕТЕРБУРГ, ВАЛАХИЯ (1850-1854)
Холера в Варшаве в 1850 г. Неудача метода Мантовского при лечении холеры. Холера в Петербурге. Холера в Валахии. Cholerae nostras.
В мае 1849. г. из резервов, расположенных в Киеве, были высланы маршевые батальоны на присоединение их к нашей армии, действовавшей тогда в Венгрии. Один из таких маршевых батальонов сопровождал я. Но дошедши до Варшавы одновременно с объявлением побед, одержанных нашей армией в Венгрии, наш батальон был отослан в г. Кельцы, где и расформировался. Я же был прикомандирован к Кугиецкому, а затем к Варшавскому госпиталю. Под осень 1850 г. случаи заболевания холерою в Варшаве были довольно часты, но исключительно только между войсками. В то время под холерный лазарет были заняты отдельные, Закрочимские казармы. Занимаясь исключительно в хирургических отделениях Варшавских госпиталей, я холерных не лечил и не наблюдал лично. Поэтому о характере эпидемии, как очевидец, ничего достоверного сказать не могу. Со слов же лечивших холерных больных врачей мне известно, что в то время для них было обязательным применение Мантовского, атомистического метода к лечению холеры1), и что все эти врачи с большою грустью отзывались о совершенно отрицательных достоинствах этого метода, хотя нет спора, что в его арсенале есть прекрасно действующие средства для двух-трех болезненных форм. Например, для поноса, даже изнурительного, — сухая фосфорная кислота; для лихорадочной реакции — аконит2) и пр.
С 1851 до начала 1853 г. я заведовал то одним, то двумя отделениями госпитальных клиник Пирогова в Петербурге, но касательно холеры и ее атипических форм, по временам проявлявшихся в этот период времени, я не стану говорить, так как они подробно и превосходно описаны Пироговым и другими авторитетными учеными. Хочу упомянуть только об одном физическом свойстве, которое было наблюдаемо врачами при вскрытиях, именно о слизкости, которую нам приходилось ощущать в разрезах легкого и в крови холерного трупа. Этот неприятный признак до того был постоянным и выдающимся, что по нем нам удавалось правильно определять прижизненный холерный процесс даже и в таких случаях, когда при трупе не было истории болезни, или когда патологические изменения в органах мало были выражены. Теперь настало время выяснить, насколько эта слизкость крови и кровянистой паренхимы легких находится в связи и в зависимости от изменения реакции холерной крови из щелочной в кислую и от присутствия в ней микробов, изменяющих химические и физические ее свойства. Холерная эпидемия зимою 1853—1854 г. во всей России прекратилась кроме Петербурга, откуда в марте она была занесена в Тверскую, в июне в Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую и Казанскую губернии, а с судорабочими занесена и в Астрахань.
Зиму 1854 г. я пробыл в Мало-Валахском, 40-тысячном отряде на Дунае, верстах в 18 от турецкой крепости Калафата. С мая 1854 г. отряд малыми переходами направился обратно в Россию и, прошедший Валахию и Молдавию, временно разместился для отдыха в Бесарабии. Во время обратного шествия в отряде с начала августа стали появляться спорадические случаи холеры, но без смертельных исходов. Между жителями местностей, через которые проходил отряд, холеры не было. Холерный приступ наступал после 5–9-дневных гастрических расстройств, сопровождавшихся лихорадочною реакцией и не всегда поносом. Чаще такие расстройства влекли за собою холерный приступ у таких солдат, которые перенесли дунайские лихорадки. Во время приступа рвота и понос сопровождались слабыми корчами только в икрах. Пульс падал, но не исчезал, шумов в сердце не замечалось, цианоз слабый, а иногда замечаемый только на конечностях развивался большею частью к концу приступа, кожа оставалась упругою. Эта форма всего ближе подходила под рубрику Cholerae nostras 3). Каломель в 4-гранных дозах, мята, горчичники и грелки к ногам составляли весь мой арсенал походного лечения. Опий не употреблялся. По окончании приступа, в период реакции, холодные компрессы на голову и согревающие на живот, внутрь хинин или в дробных количествах настойка кучелябы; в периоде выздоровления кофе и чай, в пищу гречневая кашка, реже овсянка из прожаренного овса и белый сушеный хлеб в малом количестве и размоченный чаем. В августе, прибывши с Азовским полком в г. Роман, я застал там генерала Сем. в приступе такой формы холеры. После этого он отстал на несколько дней от войск, чтобы тряскою в экипаже не вызвать рецидива.
КОММЕНТАРИИ
1) Атомистика — лженаучная система лечения, предложенная в начале 1850-х гг. М. Мандтом (1800—1858), лейб-медиком Николая I. Много заимствовала от гомеопатии. Мандт применял лекарства в малых дозах. Он утверждал, что некоторые лекарства, как например цинковая мазь, от продолжительного растирания в ступке приобретают особенную силу. Мандт изложил свою атомистическую систему в брошюре, посвященной лечению холеры. Николай 1 велел ее издать в русском переводе и разослать во все военные госпитали для руководства. Военным врачам было предписано иметь при себе сумки с лекарствами Мандта. Об этом подробно рассказано в книге Н.И. Пирогова «Из дневника старого врача».
Сам Мандт — фигура очень одиозная и известная в медицинских кругах ХК столетия. С его именем связывают смерть императора Николая I. Приятель Пирогова, директор Военно-медицинского департамента, В. В. Пеликан дружил с Мандтом и часто бывал у него дома. Кроме того, по своему положению он очень хорошо был осведомлен о состоянии здоровья государя. Пеликан рассказывал Пирогову, что Мандт дал яд желавшему покончить с собой Николаю I. Однако он оправдывал Мандта, так как «отказать Николаю в его требовании никто не осмеливался; ему не оставалось ничего другого, как подписать унизительный мир или покончить с собой».
В своих воспоминаниях Пирогов так описывает знакомство с лекарствами Мандта.
«На другой или третий день после призыва к присяге новому государю, я пошел зачем-то к нашему госпитальному аптекарю в Севастополе и встретил его на дороге, возвращающимся с почты с каким-то ящиком. Я полюбопытствовал узнать и зашел в аптеку; при раскрытии посылки оказалось, что это была атомистическая аптечка лейб-медика Мандта, предназначавшаяся для всех военных госпиталей и, по высочайшему повелению, разосланная по всей России. Этой аптекой, а следовательно, и атомистическим способом лечения доктора Мандта, должны были по воле покойного государя заменить прежние аптеки и прежние способы лечения в военных госпиталях.
Как только ящик был открыт, наш аптекарь, тертый немец, посмотрев на содержимое, прехладнокровно помотал головою и, закрыв ящик, сказал: «Опоздал». Только потом я понял, в чем дело. Приказ от военно-медицинского ведомства об этом нововведении был, вероятно, уже известен аптекарю, и он, получив курьезную посылку прежнего режима уже при новом, тотчас сообразил, какая ей предстоит будущность».
О своем знакомстве с Мандтом Пирогов рассказывал следующее: «...профессор Шлем в Берлине привел на мою квартиру в Dorotheen Strasse неизвестного мне высокого худого господина и, назвав его профессором доктором Мандтом, объяснил мне, что этот господин получил приглашение ехать в Россию, желает познакомиться со мной и просит меня сообщить ему некоторые сведения о России.
У меня в это время был какой-то анатомический препарат под руками; я извинился перед незнакомцем, вымыл руки и предложил себя к услугам. Мандт вынул записную книжку, и первый его вопрос ко мне был о чинах в России. Я мог ему перечислить классное значение некоторых чинов. Мандт записал.
— Мне предлагают чин Hofrath'a, — спросил он, — имеет ли он значение в России?
— Как вам сказать? — отвечал я — конечно, статский советник выше и почета больше.
— Ну, а касательно содержания?
— Жизнь в Петербурге мне совсем незнакома, и я ничего не могу вам сообщить положительного об этом деле.
Потом, рассказав мне несколько о своей хирургической деятельности в Грейфсвальде, Мандт раскланялся и ушел.
Не прошло и года с тех пор, как я неожиданно для меня встречаю Мандта за обедом у аптекаря Штрауха.
Мандт познакомил меня со своею красивою женою, будучи уже объявлен лейб-медиком ее высочества великой княгини Елены Павловны, и за обедом, сидя возле меня, имел бесстыдство сказать во всеуслышание, что врачи в России гонятся за чинами; о своей записной книжечке он уже забыл, о нашем знакомстве в Dorotheen Strasse — ни слова.
Представьте, — разглагольствовал он за обедом, — я сегодня приезжаю к доктору Арендту, спрашиваю у швейцара, дома ли доктор, а он мне в ответ: «Генерала нет дома». Ха, ха, ха: генерала!
Скоро после того о подвигах Мандта узнал Петербург. Еще не раз придется говорить и об этой, впрочем, недюжинной личности [...].
Мандт показал всем лейб-медикам, как они должны поступать, чтобы иметь прочное и мощное влияние на коронованных пациентов и их царедворцев».
2) Аконит или борец, трава (herba aconiti пареШ). Относилась к наркотическим и болеутоляющим средствам. Давалась внутрь, от 1/6 до 1/2 грана на прием.
3) Cholera nostras — «наша холера», «европейская холера». Этим термином в XIX столетии обозначали отдельные случаи холеры тогда, когда не находили у них связи с пандемиями азиатской холеры. Считалось, что «настоящая» холера могла заноситься только из Индии. Однако в сочинениях многих врачей средней и северной Европы XVII столетия холера упоминалась под названием «белого натужного поноса (weisse ruhr)». К ней относятся вспышки холеры, которые наблюдали Сиденхем и Уйллис с 1669 по 1672 гг. и в 1679 г. в Лондоне. Но так как cholera nostras в основном поражала людей «низшего сословия», то и особого внимания на нее ученые мужи до пандемий «азиатской холеры» не обращали.
До конца ХIХ столетия, даже вопреки результатам бактериологических, клинических и патологоанатомических исследований, не выявивших различий между азиатской и европейской холерой, в научной литературе обычно описывались обе эти болезни — так прочен был стереотип восприятия холеры как «заносной болезни». С начала XX столетия cholera nostras постепенно перестала упоминаться в научных источниках.