Воспоминания о пережитых мною холерных эпидемиях. 4. КРЫМСКАЯ ВОЙНА, 1854-1856 ГОДЫ
Перемещение войск. «Холерная луговина». Первые случаи холеры. Молниеносная смерть Коцебу от асфиктической холеры. Нашествие саранчи. Причины эпидемического неблагополучия у неприятеля. Питьевая вода в Севастополе.
В течение нескольких недель пребывания нашего отряда в Бесарабии, около Аккермана, в немецких колониях, ни одного холерного случая не было. Заболевали только рецидивами дунайских лихорадок и их последствиями. Когда в первых числа сентября союзный неприятельский флот показался у Евпатории, наш отряд направился к Севастополю форсированным маршем, таким образом, что один переход каждая часть, например полк, шла пешком около 20 верст и более, после чего около 4 часов солдаты отдыхали и в это время ели, а затем усаживались на немецкие колонистские подводы, на которых с небольшими остановкам делали до 40 верст. Такой переезд считался и отдыхом, так что, слезши с подвод, часть оставалась на месте не более того времени, сколько было нужно, чтобы покушать и привести себя в порядок для дальнейшего шествия пешком опять около 20 верст до следующего этапа, на котором ждали нас такие, как и прежде колонистские подводы, длинные шарабаны, которые были очень вместительны. Несмотря на труды и недостаточный сон, заболеваний бывало очень мало. Более всего изнурялись офицеры; потому что на их ответственности было ведение всего походного дела, а дремлющие солдаты часто сваливались с подвод и порядочно расшибались. Направившись на Одессу и Симферополь, мы скоро добрались до Бахчисарая, находящегося в 27 верстах от Севастополя, куда нас в тот же день повел колонновожатый, полковник Герсиванов. Проходя горами, тесными ущельями, виноградниками и садами, солдат, увлеченный богатством и разнообразием природы, легко преодолевал усталость, так что, несмотря на гористую, твердую и неровную дорогу, переход был совершен весело и скоро. Следуя длинным и весьма узким ущельем, мы вошли в низменную, плоскую, гладкую, хотя наполовину песчаную котловину, со всех сторон замкнутую весьма высокими, футов в 300 и более скалами, образующими два довольно правильных, сплошных полукруга, с двумя тесными выходами в два противоположных друг другу ущелья. Это место было уже так близко к Севастополю и к неприятельским позициям, что слышны были отдельные выстрелы даже из малых орудий, и нам велено было здесь расположиться ночлегом. День был жаркий, мы все обливались потом, но, вступив в 4 часу пополудни в котловину, сочувствовали сырой, охватывающий и пронзительный холод. Песчаная почва местами только покрыта была густою широколиственною, но бледною зеленью, а в других представляла отдельные, как бы водою, струйками замытые лысины. В различных направлениях ее прорезывали самые незначительные ручейки, широко расплывшиеся по низменным местам, делая всю эту местность крайне сырою, а при условиях наступающего вечера, ощутительно парною. Вероятно, по описанным свойствам эта местность и туземцами названа Мокрою луговиною. Не понимая стратегических соображений, я, как полковой врач, убедительно просил командира Азовского полка не останавливаться в этой котловине, по крайней мере, не располагать полк на низменной ее площади, а дозволить частям подняться на крайние покатости, примерно на 1/8 часть высоты скал, окаймляющих котловину, — и шутя назвал все это мрачное затишье «Холерною луговиною». Когда моя просьба была найдена неудобоисполнимою, я и сам расположился на ночлег, забыв о холере, тем более что полковник Г. уверил, что под Севастополем у нас холеры нет, а у неприятеля тоже не слышно. Но около 8 часов вечера принесли в лазаретный обоз заболевшего алгидною холерою, а в следующие полчаса — еще таких пять человек1). В течение часа двое уже умерли. Это происшествие сильно повлияло на убеждение командира, приказавшего всему полку тотчас сняться с площади и, не выходя из котловины, расположиться на скатах и выступах скал, гораздо ниже самих вершин. Холерных случаев более уже не было. С переменою места лазаретного обоза остальные четверо больных стали поправляться. С рассветом 4 октября этот полк первым занял деревню Чоргун, все окрестные дефиле и долину р. Черной, почти до впадения ее в северную Севастопольскую бухту, — местность, известную злокачественностью своих лихорадок.
Под Севастополем в 1854—1855 гг. Землянка (фасад). Рисунок Генрици из приложения к «Русской старине», 1878
К ночи того же дня на те же места прибыл и другой полк, но он не останавливался в Мокрой луговине и холерных случаев не имел. Вообще в 1854 г. ни в Азовском, ни в других частях войск, кроме шести упомянутых, холерных случаев не было. Правда, что после Азовского полка, ни одна часть отряда, следуя тою же дорогою и на ту же позицию из России, не располагалась ни на ночлег, ни для отдыха в Мокрой луговине, получившей худую известность. В 1855 г. когда Бородинскому полку пришлось занять ее, то он расположился на высотах кругом луговины, на возможно дальнем расстояния от ее дна. Благодаря этому он холерных случаев не имел, кроме одного молодого ординарца штаба 6-го пехотного корпуса Ее Высочества Ольги Николаевны Гусарского полка, Коцебу, посланного в Бородинский полк по службе. Он добровольно расположился в котловине, выхваляя ее прохладу, но пробыв в ней не более полутора суток, получил алгидную холеру, от которой в течение 7 часов погиб. Призванный доктором Эйхвальдом на совещание, я застал Коцебу без дыхания и пульса. Корчи еще повторялись в конечностях и мышцах грудной клетки, но кожа оставалась белою до самой смерти, исключая кожу рук, на которых был заметен легкий синеватый оттенок. Такого же характера холера была у шести азовцев год тому назад. Это приметы асфиктической холеры.
Все эти случаи внезапного исключительного заболевания холерою во время пребывания в Мокрой луговине как нельзя лучше подтверждают почвенную теорию Петтенкофера, по которой котловинные местности считаются более всего располагающими к развитию холеры. Летом 1855 г. мы уже доподлинно знали, что на неприятельских позициях, особенно французских, холера свирепствовала сильно и забирала у них много жертв, а пленные и дезертиры не скрывали, что и в прошлую осень она обнаруживалась у неприятеля, занесенная судами из южной Франции2).
Под Севастополем в 1854—1855 гг. Перевязочный шалаш (разрез). Рисунок Генрици из приложения к «Русской старине», 1878
Много было тогда толков о причинах, хотя изредка, но все-таки появлявшихся в наших войсках случаев холерных заболеваний. Разумеется, что занос ее от неприятеля служил главным обвинительным аргументом. Но каким путем, через здоровых ли дезертиров, через пленных или, наконец, через неубранные трупы? Все это казалось вероятным, но не решало вопроса. Дезертиры и пленные могли занести заразу на своих пропотевших платьях и на теле или, страдая сами легкою, недосмотренною у них формою холеры. Такими же легкими формами холеры могли заболевать французы до и в течение самих сражений, и тогда их испражнения, а затем и трупы могли служить прямым источником и гнездом заразы. Но с другой стороны, разница между смертоносным характером холеры у неприятеля и невинным, легким характером спорадических ее случаев у нас заставляла думать, что источник и причины заболеваемости у них и у нас совершенно различны. На поверку же выходило, что нас оберегали от развития холерных случаев в эпидемии одни местные условия. Между прочим, сколько мне помнится, появлению холерных случаев у нас всегда предшествовали сражения в глухих и глубоких местах. Например, в Инкерманских каменоломнях, у подошвы Малахова кургана, т.е. в местах, составляющих спорную территорию, с которой ни неприятель, ни наши войска не могли вовремя убирать и хоронить мертвые тела3). Так же точно немало способствовало холере широко раскинувшееся наше общее кладбище на северной стороне города, куда попадали нередко и трупы неприятеля, а также в июле месяце над нашими позициями пролетевшая саранча. Она показалась с моря, со стороны Евпатории, в виде узкой и длинной тучи, быстро приближавшейся к берегу, также быстро пронеслась она над прибрежной деревней, лежащей у подножия северной стороны г. Учкуй, и нашими Инкерманскими позициями, направляясь между Севастополем и Балаклавою в Байдарскую долину. Но, не долетев до Севастополя, от неприятельских выстрелов и столбом стоявшего над городом дыма у горы Сапун, она стала круто заворачивать назад, причем передняя ее масса сталкивалась с заднею, на нее напиравшею. При таком столкновении множество ее попадало в долине реки Черной и на наших, русских позициях, ее можно было тогда собирать шапками. Большая часть попадавшей саранчи имела поломанные крылья и, не находя для себя пищи, скоро вымерла, от чего на третий день после ее пролета распространился гнилой, пронзительный запах на наших позициях. Ясное дело, что после этого некоторое время вода в наших колодцах, а особенно в ручьях и обмелевшей реке Черной, содержала разложившиеся организмы и при неоспоримом заносе от неприятеля вызывала холерные заболевания. И действительно, с пятого дня после падения саранчи стали обнаруживаться случаи холеры гораздо чаще, что и продолжалось около недели4). Около этого времени захворал холерою, без видимых погрешностей в диете, сын нашего начальника дивизии Р. Липранди, но скоро поправился, — и вообще я ни одного смертного случая от той холеры не помню.
Холерное карантинное кладбище и церковь. Литография британского художника William Simpson (1823-1899) из книги Место войны на Востоке, 1855-1856 ( The Seat of the War in the East , 1855-1856), рассказывающей о войне, которую у нас называют Крымской.
Совсем другое было слышно с неприятельской стороны. Там свирепствовала холера на позициях, а еще более на транспортном флоте, циркулировавшем между Балаклавою и Константинополем, развозя больных большими массами по санитарным станциями прибрежным лазаретам, например в Добрудже, на попутных островах вплоть до Константинополя и азиатского берега. Полагаю, что причину смертоносного характера холеры у неприятеля и нашей перед нею неуязвимости удастся выяснить, если вспомним, что неприятель для своих лагерей и жилищ выбирал глубокие лощины и долины, наслоенные черноземом и другими мягкими землями, удобопроницаемыми для воздуха и воды, — и только для сражений выступал на горы, где и располагал свои батареи. Тогда как наши войска, особенно вне Севастополя, были расположены на несколько сот футов выше уровня моря и почти столько же выше неприятельских лагерей, а именно на Инкерманских высотах и Мекензии. Только для сражения и вылазок они спускались в сырые долины реки Черной. Неприятельские войска выстраивали свои палатки и домики и вырывали ямы для своих землянок в низменной, наслоенной, мягкой почве, подверженной колебаниям почвенных вод; тогда как наши лагеря и бивуаки расставлялись на вершинах голых скал, а землянки вырывались или выбивались кирками в скалах известкового песчаника. К тому же их землянки имели печи среди самого жилища, мало просушивавшие их стены, тогда как в наших землянках печи вырывались в самом материке стен и потому служили столько же для просушки жилища, сколько и для его обогревания. У неприятеля в каждой землянке помещалось от 20 до 30 солдат, а у нас от 4 до 8. Затем неприятель получал воду из неглубоких колодцев, находившихся в зависимости от колебаний и падения почвенных вод. Наши же войска в Севастополе пользовались водою из водопровода и из глубоких колодцев, не зависевших от перемен в почвенных слоях. Вне Севастополя — из колодцев еще более глубоких, в которых вода накоплялась из подпочвенных, непроницаемых пластов, либо из ключей в Триасовой формации, разобщенной от почвы непроницаемою средою.
Теперь понятно, почему, при существовавшем и постоянно повторявшемся заносе холеры от неприятеля, на занимаемых нами местностях она не могла получить эпидемического развития ни во время, ни по окончанию обороны Севастополя.
КОММЕНТАРИИ
1) В период третьей пандемии холеры (1844—1862) её появление в Крыму зарегистрировали летом 1847 г., однако наибольший размах она приняла в 1848 г. Затем, в течение 4 лет, холера о себе не напоминала практически на всей территории России. С весны 1853 г. она как бы «ожила», сначала в районах, пограничных с Царством Польским, затем в центре России — Московской и Петербургской губерниях. К середине лета холерные очаги обнаружились в Южной России и на северном берегу Черного моря. Зимой 1853—1854 гг. небольшие и не связанные друг с другом вспышки холеры замечались во всех странах, где она распространилась эпидемически в 1853 г. В России летом 1854 г., ранее всего она появилась в Петербурге, Кронштадте, Ревеле, Дерпте и других местностях Курляндии и Лифляндии, а также на Аландских островах в Ботническом заливе. Наиболее тяжелые эпидемии холеры зафиксированы в Крыму, на театре военных действий. Особенно от нее пострадали русские гарнизоны, стоявшие в Перекопе, Симферополе, Севастополе, Одессе и их окрестностях.
2) Судя по описанию Генрици случаев холеры в Мокрой луговине, неприятелю не было особой нужды везти холеру с собой — ее на всех хватало и в Крыму. Сходные описания быстрой смерти от холеры в «холерных местах», имеются у его современников, докторов Г.Ф. Архангельского и Н.К. Щепотьева.
Архангельский, со ссылкой на Маршал-де-Кальви, приводит такой пример: «Отряд из 90 солдат, во время похода в Восточной Индии остановился в местности на берегу озера, имевшего около 3 миль в окружности и окруженного лесистыми холмами. Ночью вдруг появилась между людьми холера, хотя, за несколько часов перед тем, никто из них не оказывал никаких признаков болезни или предрасположения к ней. Первый больной, пораженный болезнью в полночь, умер через полчаса. До восхода солнца 24 его товарища сделались уже добычей холеры; из них 5 умерли к 11 часам утра, а прочие были при смерти. Один из солдат отряда был поражен холерой во время чистки платья и умер через несколько минут. Не прошло недели, как уже все эти люди находились в госпитале».
Щепотьев обратил внимание на то обстоятельство, что в 1871 г. жители селения Карантинное (вблизи Астрахани), находящегося на правом берегу Волги, при переезде на противоположный берег на луга, затопляемые во время половодья, быстро заболевали там холерой и умирали. Тогда же «умерло очень много кочующих по луговой стороне татар». Щепотьев считал, что заражение людей произошло из оставшихся после полноводья ериков и ильменей со стоячей водой.
3) Здесь Генрици вновь подмечает загадочную способность холерных эпидемий появляться вдали от путей интенсивного перемещения людей. Позже, уже в период V пандемии (1883—1896), на основе изрядно накопившихся таких наблюдений, было создано новое локалистическое учение — аутохонизм, которому оказался не рад даже сам Макс Петтенкофер.
В его основу легли наблюдения доктора Гюнингхама (I.M. Cunningham, 1885), прослужившего в Индии врачом и медицинским чиновником в течение 33 лет и 20 лет стоявшего во главе всей индийской медицинской администрации. На основании многолетнего личного опыта он пришел к убеждению, что холера в Индии получает эпидемическое распространение не вследствие занесения холерного начала из Нижней Бенгалии, а благодаря самозарождению болезнетворного агента в поражаемых ею местах под влиянием местных — почвенных и атмосферных условий (Петтенкофер, кстати, считал, что «холерный зародыш» всегда заносится из Нижней Бенгалии). Имея под руками огромный фактический материал, Гюнингхам доказал:
1) что холера в Индии передвигается и поражает те или другие места независимо от больших путей сообщения;
2) улучшение путей сообщения (железные дороги) не было способно ни переменить направление, в котором обыкновенно распространяется холера, ни увеличить опасность, грозящую той или другой местности вследствие сближения с очагами холеры, ни даже ускорить движение холерных эпидемий. В местах, лежащих вне эндемического района, весьма часто встречаются спорадические случаи холерных заболеваний, иногда в течение многих лет, не имеющие, по-видимому, никакой генетической связи с бенгальской холерой. Это то самое явление, которое европейцы называют «cholera nostras».
Вне эндемической области, по Гюнингхаму, страдают от холеры по преимуществу не те «места, которые имеют наиболее постоянные или наиболее близкие сношения с Нижней Бенгалией; многие из этих дистриктов с бойким железнодорожным движением почти недоступны для холеры. В течение 12 лет, в среднем, на 10 тыс. жителей умирало от холеры: в 6 отдаленных от железных дорог дистриктах 16 человек, в расположенных же вдоль железной дороги дистриктах — 6,2 чел. Наименее доступные для людских сношений дистрикты оказываются наиболее поражаемыми холерой! Вообще железные дороги, изменившие и направление, и скорость, и частоту людских потоков во всей Индии, по его данным, не обнаружили влияния на движение холеры.
Далее Гюнингхам указал на то, что с 1842 г., когда открылся путь из Индии в Европу через Красное море, ни г. Аден, лежащий у входа в это море, ни Египет не поражались холерой чаще, чем они поражались раньше, и что вообще в Египте, даже после открытия Суэцкого канала, холерные эпидемии составляют редкость. С 1865 г. Аден имел лишь 3 холерных эпидемии, а Египет с 1865 по 1883 г., т.е. в течение 18 лет, остался нетронутым холерой.
Эрисман Ф. привел аналогичные примеры.
В 1868 г., когда нигде в Европе не было холеры, кроме ограниченной вспышки в Киеве, вдруг в одном местечке близ города Эссена, в прирейнской провинции Пруссии, заболело холерой 93 человека, из которых умерло 50. То, что это была настоящая холера, тогда никто не сомневался, но вот как она туда попала, объяснить с контагионистических и локалистических позиций было невозможно.
В 1886 г., в то время, когда холера господствовала только в Италии, а вся Германия и соседние государства были свободны от нее, вдруг обнаружилась вспышка холеры в двух деревнях около Майнца: в течение полутора месяцев тяжело заболело 19 человек, из которых умерло 14. Известному бактериологу Гафки (Gaffky) тогда удалось констатировать в содержимом кишечника умерших людей присутствие «Коховских запятых», и он был вынужден признать эти случаи за cholera asiatica.
Однако контагионистическая теория, дополненная «Коховской запятой», стала столь самодостаточной и «гибкой», что об аутохонистах в конце XIX столетия прочно забыли. Но сегодня они снова и очень плодотворно заявили о себе в рамках учения о природно-очаговых сапронозах (Бухарин О.В., Литвин В.Ю., Марамович А.С., Пушкарева В.И., Сомов Г.П., Терских В.И. и др.)
4) Генрици, несомненно, читал изданную в те годы «Историю повальных болезней» Гезера Г. и в этом месте воспоминаний проводит параллель с эпидемией неизвестной болезни, возникшей в Северной Африке в консульстве Марка Плавция Гипса и Марка Фульвия Флакка (чума Орозия, 125 г. до н.э.). Ей предшествовало стихийное бедствие, в котором современники увидели причину необычайно жестокого мора. Всю Африку несметными массами покрыла саранча. Она поела не только все травы и часть корней, древесные листья и молодые побеги, но не оставила даже и горькой коры и сухих деревьев и отняла тем самым всякую надежду на урожай. Потом саранча вдруг была подхвачена внезапным ветром, долго носилась по воздуху целыми тучами, пока не потонула в Средиземном море. Прибой волн выбросил на берег, на широком пространстве, кучи мертвой саранчи, и от ее гниения стало распространяться зловоние. Вслед за этим начался повальный мор среди животных и птиц, который распространился на людей. В приморской полосе, прилегающей к карфагенскому и утическому берегам, погибло более 200 тыс. жителей. У самого города Утики были истреблены все 30 тыс. солдат, командированных туда Римом для охраны побережья Африки.